Правмир продолжает публиковать доклады Третьей конференции памяти митрополита Антония Сурожского «Церковь – Богочеловеческое общество», прошедшей 23 сентября 2011 года в Доме русского Зарубежья.
Предлагаем вашему вниманию доклад Коста Карраса. Читает доклад И. Я. Фон Шлипке.
Коста Каррас – потомственный греческий судовладелец, до отъезда из Лондона в 1977-1999 был членом, а позже председателем Епархиальной Ассамблеи Сурожской епархии. Многолетний член совета директоров Союза греческих судовладельцев, занимается балканской политикой, основал Центр «За демократию на Балканах».
Отец Антоний был необычайно глубоким человеком, и потому, как никто другой, был способен открыть глубину духовного опыта тем, кто его окружал.
Всякий раз это была личная встреча, внутренняя, соответственная с его собственным опытом встреча с живым Богом и полной самоотдачи живой Церковью, установленной Христом и пронизанной Святым Духом, в которой он служил.
Каждая встреча с ним была неповторимой, потому что каждому человеку отец Антоний открывался с новой стороны. Это неудивительно, ведь только Бог видит человека полностью. Как следствие, обычно друзья и ученики великого наставника не только воссоздают его образ, а передают свое личное видение его — то, каким он представал в общении с ними. Это не только обычно, но и неизбежно, поскольку наше представление о другом человеке рождается из неповторимой встречи, единственного в своем роде опыта отношений.
Следовательно, стоит принять эту неизбежность и стараться избежать искажений, к которым она может привести. Поэтому прежде, чем говорить об отце Антонии, мне кажется, стоит рассказать о том, как складывались наши отношения.
Путь отца Антония
Начнем с того, почему для меня он отец Антоний. Действительно, когда я познакомился с ним в конце 1955 года, он был священником, и не просто не был епископом, но в моих глазах, невежественного 17-летнего мирянина, человеком, который вряд ли когда-нибудь станет таковым.
Когда в конце 1957 года он стал епископом, я по-прежнему обращался к нему «отец», и так продолжалось в течение 44 лет, пока я не покинул епархию в 1999 году. В Англии есть люди, которые познакомились с митрополитом Антонием раньше, чем я. Есть многие, кто может рассказать о последних годах его жизни. Более того, многие встречались с ним значительно чаще, чем я, в первую очередь, служившие с ним священники.
Был один фактор, одновременно объединявший и разделявший нас с владыкой – мы оба были воспитаны в православной диаспоре. Пусть это и было меньшинство, но оно, благодаря своему уникальному опыту в последние 100 лет, имело огромное значение не только для отдельных православных христиан, но и для развития всего православия в XX столетии.
Воспитание в диаспоре, как правило, проявляется трояко.
Многие отбрасывают ценности диаспоры, предпочитая им ценности своей новой родины.
Другие идеализируют свое происхождение, противопоставляя его месту своего нынешнего проживания, часто подчеркивая свое происхождение как нечто центральное в жизни, осуждая окружающее общество и забывая о том, что их идентичность неизбежно претерпела некоторые изменения в процессе адаптации к особым условиям диаспоры.
Третья группа приводит к диалогу отличающиеся друг от друга традиции и сознательно несет образовавшееся между ними напряжение.
Неудивительно, что второй подход более распространен среди первого поколения людей, живущих в диаспоре, а третий характерен для тех, кто принадлежит ко второму или последующим поколениям эмиграции.
Отец Антоний, принадлежавший к первому поколению русской диаспоры, в ранние годы жизни воспринял весьма специфическую русскую традицию крайнего патриотизма, консервативную, иерархическую и антикоммунистическую. Все это было свойственно ему, когда он еще был неверующим подростком. И длилось до основополагающего опыта его обращения, когда он почувствовал во время чтения Евангелия от Марка, что напротив него присутствует Христос.
А Евангелие будущий владыка Антоний начал читать с намерением обосновать свое отвержение веры. На одной из наших ранних встреч в 58-м году он полушутя назвал тогдашнего себя националистом.
Позже, в качестве епископа и митрополита, он формировал и поддерживал в Сурожской епархии совсем другие ценности. Тем важнее понять, с чего он начал — чтобы по достоинству оценить пройденный им путь.
Я же принадлежал ко второму поколению эмиграции, которая была обусловлена экономическими, а не политическими причинами. Мой опыт подвел меня к активному восприятию как собственного происхождения, так и общества, в котором я жил.
Я достаточно рано пришел к выводу, что наилучший способ свидетельства для православной диаспоры в наше время — это опыт ранней Церкви, преодолевшей первоначально доминировавшее в ней иудейское чувство обособленности и переродившейся в христианскую общину, которая разделяла более широкую культуру, но не отождествлялась с миром всецело. Я восхищался этим выводом отца Антония, а не тем, с чего он начал.
Вечность на земле
Для начала опишу четыре грани свидетельства отца Антония. Первая – важнейшая, поскольку она выражает, я уверен, суть его опыта – касается глубокой молитвы, особенно богослужебной молитвы.
Богослужения, которые возглавлял отец Антоний, были в первую очередь молитвенными, без каких бы то ни было драматичных элементов, допускавшихся только на пасхальной заутрене. Он предпочел отказаться от яркой символики архиерейского богослужения и сосредоточить наше внимание на том, на чем он сам был сосредоточен, а именно на литургическом последовании благодарения и сопричастия трем лицам Святой Троицы.
Опыт моей юности составляли богослужения в англиканских храмах, в храмах на греческих островах и на Страстной Неделе в храме Святой Софии в Лондоне. Мое первое посещение в 1956 году Собора, где служил отец Антоний, стало для меня откровением и переворотом. Это было воистину первое переживание вечности на Земле. Опыт, основанный на глубокой молитве, в которую отец Антоний вовлекал всю общину.
Лучше всего этот опыт передается в его словах, на которые я натолкнулся много позже: время вливается в вечность через воскресшего Христа. Благодарение Богу, нам иногда дается это блаженное прозрение.
По иронии, или, быть может, это скорее символично, я пережил такой опыт в третий раз незадолго до конца долгого периода моего пребывания в епархии, когда по просьбе одного из главных британских телеканалов я, находясь вне кафедрального собора в грузовике, служившем передвижной телестудией, комментировал ход литургии.
Тот же опыт молитвенной глубины без всякой театральности сконцентрировался в ключевой фигуре отца Антония, в окружении сослуживших ему священников, преклонивших головы после освещения даров. Именно этот момент в первую очередь определяет сердцевину моих воспоминаний о нем и в то же время представляет его образ, который я сохраню навсегда в точке пресечения времени и вечности.
Молитвенное внимание, можно сказать, внимательное молчание, скрывающееся за ектеньями и песнопениями литургии, характерными для православной службы, внутренне присуще структуре богослужения. Но оно может быть утрачено, если община предпочитает выражать свою социальную или этническую общность, таким образом теряя свою цельность как народа Божьего, собранного в одном месте. Именно эта ценность позволила отцу Антонию вести общину за собой и помогала нашей молитве стать подлинно молитвой народа Божьего, собранного вместе. Так было в годы его священства, задолго до его общецерковной известности.
Дар понимания
Как трудно, почти невозможно, христианской общине сохранить свою цельность. Причина очевидна: даже если отбросить явно второстепенную и подчиненную роль интересов отдельных этнических и общественных групп, Евангелие и Предание Церкви создают для нас дополнительный вызов.
Как труден путь приобретения добродетели, не говоря уже об исполнении добрых дел! Как легко это последнее способствует возникновению атмосферы оценки себя и других, что порождает лицемерие вместо цельности.
И в этом проявляется вторая важная грань свидетельства отца Антония. Он был ярким образцом ценности священнослужителя не только на богослужении, но и как исповедник и духовный наставник. Знавшие его согласятся, что у него был уникальный дар духовного понимания приходивших к нему людей. Таков и мой опыт. Он проникал через исповедование конкретных грехов, достигал глубины личности, вскрывал свойства человека, которые определяли его жизненную позицию. Не для того, чтобы подвигнуть к исправлению тех или иных ошибок, а чтобы человек заново обратился к Богу.
Это было ключевым моментом создания здоровой литургической общины, такой общины, где перед нами ставились требования скорее экзистенциального, нежели нравственного порядка. Таким образом, нам было легче избежать лицемерия и осуждения других. Никогда нельзя быть полностью уверенным в успешном достижении этой цели. Несомненно, духовная жизнь по своей природе и во всех традициях предполагает борьбу с нашими природными свойствами и стяжание евангельских даров, изначально нам, возможно, и не свойственных.
Кроме неизбежного стремления к осуждению и лицемерию, цельности общины угрожали опасности со стороны сильной русской традиции пиетизма и еще более сильной традиции морализма английской духовной жизни.
По моему опыту, опасность осуждения и лицемерия в духовной жизни намного меньше в тех странах, где отсутствует сильная традиция пиетизма или морализма, как например, в Греции.
Однако из этого вытекает риск противоположного рода, который я уже отметил. Литургическая община ассимилируется у окружающего общества, вместо того, чтобы нести свидетельство самим своим существованием.
Духовное руководство отца Антония подавало нам радикальный пример весьма нелегкого сопротивление обеим этим крайностям. Его экзистенциальная связь с Богом, в отличие от манеры осуществления священнической власти прощения грехов, наподобие судебной, проявлялась и тогда, когда он исполнял служение духовного наставника вне исповеди.
В отце Антонии любопытно сочеталось то, что я называю консерватизмом и радикальным традиционализмом, о чем я скажу подробнее.
Мне, по крайней мере, было непросто предвидеть, как он отнесется к тем или иным вопросам. Так, он был консервативным традиционалистом в том, что касается частого причащения, всегда обращал внимание на необходимость тщательной подготовке к причастию. Он настаивал на том, что причастию должно сопутствовать соблюдение ритма церковных праздников и постов, чтение покаянных молитв перед литургией, внимательное присутствие на всем протяжении евхаристической службы тех, кто желает приступить к причастию.
С другой стороны, владыка Антоний был готов принять духовный и физический риск, который для многих может показаться чрезмерно высоким. Как человек, участвовавший в сопротивлении в оккупированной Франции, он, например, понимал, каково было нам с женой находиться в активной оппозиции к греческой Хунте, где я и познакомился с Лидией. Он признавал, что необходимо активно сопротивляться политическому злу, лишь бы сопротивление, в конечном счете, не было самодостаточной деятельностью, направленной на борьбу за власть, а не за возможность дать другим людям жить в свободе.
И уже, совсем при других обстоятельствах, несколько лет спустя я советовался с митрополитом Антонием, и он дал мне здравый совет, впоследствии проверенный на практике, — о приемлемых формах сопротивления попыткам коммунистов захватить судоремонтный завод, принадлежащий тогда моей семье.
Проповедник
Перехожу от вопроса и исповеди к третьему аспекту, а именно к его проповеди и к говениям, которые он проводил во время постов, перед Рождеством и Пасхой. На них владыка объединял беседу о значении этих праздников с общей исповедью от имени всех участников.
Эти говения помогали не только тем, кто в них участвовал, преображать ветхого человека в нового, но также формировали идентичность самой епархии. Я не знаю, насколько форма этих говений была выработана самим отцом Антонием, но они, несомненно, содействовали тому, чтобы проповедь и экзистенциальный отклик на нее непосредственно переплетались.
В его проповеди предание Церкви оживало. Оно остается живым наследием Церкви в той мере, в которой каждый из нас, кто знал отца Антония, мог усвоить это учение и воплотить в свою жизнь. Именно мы, кого учил и кому служил как священник отец Антоний, есть его живое наследие. И наша задача — быть верными его свидетельству.
Говоря об отце Антонии как о проповеднике, я хотел бы отметить еще два момента.
Первый – это то, что не вполне уместно выискивать источники его мысли или сетовать на то, что он не всегда раскрывал их. Подчеркивать оригинальность свойственно развитию научной мысли или областям, в которых своеобразие концепции или ее реализации — ключевой критерий оценки. Однако это почти неважно в православной христианской традиции, которой ценность, убедительность высказанных частных мнений подчинена полноте учения.
Под полнотой я имею в виду как цельность проповеди, так и отношения провозвестия к живому преданию церкви. Отец Антоний как проповедник в высокой степени выражал эту полноту в обоих смыслах.
Владыка жил христианским служением в аскезе и настоящей бедности посреди процветающего города. Один знакомый православный иерарх в Англии был шокирован, узнав, какая у него была зарплата. Такой образ жизни проистекал из горячей преданностью живому Богу и Церкви. Он никогда не боялся бросить вызов миру, провозглашая учение церкви. Как он не стеснялся бросать вызов и самой Церкви, напоминая ей о ее предании, если оно игнорировалось.
Вторая особенность отца Антония как проповедника, с признанным влиянием и силой, которую я хочу отметить, — это то, что большую часть своей жизни он проповедовал на двух языках для двух совершенно разных аудиторий. Его горячая преданность Церкви, в которой он служил, была уравновешена столь же горячим участием судьбе страдающей Церкви в России.
Эта преданность проявлялась и после падения коммунизма, но по-иному. При посещении русского монастыря Святого Пантелеимона, я встретил группу паломников из России. Я спросил одного интеллигентного молодого семинариста, женат ли он. Он ответил, что не уверен, жениться ли ему или остаться безбрачным и стремиться к епископству и получить власть в Церкви. Я заметил, что стремление к власти противоречат самой природе Церкви. А он, напротив, ответил, что нет ничего дурного во власти в Церкви.
Я был смущен этим разговором и задумался, многие ли русские верующие истолковали трудный опыт предыдущих 75-ти лет не как урок того, что Церковь являет образ жизни по самому существу отличный от любого государственного строя (поневоле основанного на властвовании), но как указание на то, что Церковь должна строиться по образцу властных структур. Это привело к беседам с отцом Антонием, в которых он подчеркивал, что рассматривать Церковь как властную структуру или использовать положение духовного отца как орудие власти – равносильно измене самой сущности Церкви, продолжающей служение Христа на Земле.
Неслучайно, что для книги «Живое православие в современном мире», вышедшей в свет в 96-м году, отец Антоний, которого попросили предоставить свою глубокую статью «Смерть и утрата», вместо этого предложил заключение книги «Народ Божий». Откуда возникли мысли, составляющие эту статью, столь же убедительную, сколь и краткую, — неважно. Замысел этой статьи, мнение отца Антония — вот, что существенно.
Владыка написал ее отчасти и потому, что, несмотря на любовь и уважение к Патриарху Алексию, чье избрание он поддержал, он наблюдал, как Русская Церковь встает именно на тот курс, которого он наиболее опасался. Его краткая, но радикально верная Преданию интерпретация Церкви, несомненно укорененная в концепции соборности, развитой русскими православными мыслителями 19-го века, подводит нас к осознанию четвертой черты дела отца Антония, его служения уже не как проповедника, а как учителя.
Учитель
Кто-то, возможно, поставит под вопрос такое разграничение, ведь проповедь – это часть богослужения, тогда как учительство обращено как к тем, кто в Церкви, там и к тем, кто вне ее.
Без сомнения, беседы и лекции отца Антония многих привели к Церкви, а также запечатлелись в сердцах многих людей, продолжавших сохранять дистанцию по отношению к ней.
Что интересно, его книги, беседы и лекции отражают в первую очередь авторский подход, нежели обращены к интеллектуальным потребностям людей. Он очень глубоко и с большим пониманием говорил о молитве, которой он посвятил как минимум 4 книги. Другие темы (смерть и утрата) — все они связаны с опытом бессчетного числа людей, с которыми он встречался как пастырь.
Даже его самые богословские работы прочно основаны на опыте епископа, ответственного за епархию и приход. Звучание его голоса в книгах сильно отличается от голоса Владимира Лосского, Александра Шмемана, Христоса Янареса, митрополита Иоанна Зизиулоса, назовем хотя бы этих четырех.
Таким образом, его труды очень ценны для верующих. Они ценны, хотя и не так убедительны также и для тех, кто не способен веровать.
Итак, отец Антоний был практическим, а не философствующим или догматическим богословом. Он разрешал вопросы с авторитетом и проницательностью пастыря и духовного наставника. В целом, его богословские взгляды были принципиально консервативны и одновременно по-евангельски радикальны. Я думаю, что с этой точки зрения нам станет понятней его необычайная открытость в вопросе рукоположения женщин.
О том, что это в начале 70-х годов было скрытой, но реальной проблемой для православия, я узнал со слов одного из высших иерархов (ныне уже покойного) Константинопольского Патриархата, о том, что давно идущие переговоры, судя по ходу аргументации, вероятно, приведут к рукоположению женщины.
Тот иерарх не был единственным, кто высказывался подобным образом в частном порядке. Очевидно, что многие православные, участвующие в экуменическом диалоге, не хотят вести спор с позиции: «такого никогда не было». Хотя не способны высказать убедительное богословское обоснование своих взглядов.
Действительно, основополагающим для православия является положение, что то, что не было воспринято Сыном Божьим в воплощении, не может быть исцелено. Если мы веруем, что все человеческое естество было воспринято им, то это значит, что он принял как женское, так и мужское естество, точно так же, как и воплощение обнимает язычников наравне с иудеями, со всеми вытекающими отсюда последствиями, что вначале было трудно принять некоторых иудеев христианам.
Хотя отец Антоний принимал участие в нескольких собраниях Всемирного совета Церквей, он не был прирожденным экуменистом, более того, его православие, как я говорил выше, было выработано и зачастую выражалось в консервативной, традиционалистской форме.
Тем более впечатляло, что он, как никто другой из известных мне современных православных иерархов, в частных беседах и публичных в некоторых смыслах высказывался по этому вопросу с позиции радикального традиционализма. Он неоднократно подчеркивал, что не видит серьезных богословских аргументов против рукоположения женщин. Он также считал, что запрет этот – один из примеров того, как структуры власти подавляют духовные качества человека и его возможности служить Церкви и Евангелию.
Надеюсь, я сказал достаточно об отце Антонии как о священнике, духовнике, проповеднике и учителе, чтобы стало понятнее, почему именно этот епископ в диаспоре начал эксперимент, послуживший и по-прежнему служащий сияющим маяком для Православной Церкви в целом.
Собиратель
Владыка последовал за радикальным традиционалистским направлением в истории Православной Церкви, которое исходило из древних вселенских и поместных соборов, а в 19 веке развилось в концепцию соборности. Собор в Русской Церкви 1917-18 гг. сделал попытку воплотить в жизнь и церковный строй это направление. Собор оказался мертворожденным из-за большевистской революции. Глядя на православие в перспективе последующих десятилетий, можно было бы не без основания заключить, что планы были погашены, и соборность оказалась лишь богословским понятием. Это проблема гораздо серьезнее, чем может показаться.
Ничего не стоит говорить о любви. Действительно, в современном мире любовь остается одной из традиционных христианских ценностей, по-прежнему популярных и за пределами Церкви. Но если речи о любви немного стоят, то жить с любовью может стоить самой жизни. Такой урок преподает нам жизнь Христа, его служение.
Поэтому так значимо решительное стремление владыки Антония насадить соборность в жизни епархии и достичь столь редкого в истории чуда гармонии проповеди и осуществления любви в Церкви.
Важно подчеркнуть, что вся инициатива исходила от владыки Антония. Именно он созвал первый съезд Сурожской епархии в 75-м году, собрав людей, которые никогда ранее не встречались друг с другом. Именно он два года спустя собрал ранее созданную им Епархиальную Ассамблею. Я очень хорошо помню, сколько усилий требовалось, по крайней мере мне, чтобы научиться сдерживать гнев и раздражение, удерживаться от любых попыток подчинить себе других и прежде всего уметь сотрудничать с другими, а не просто стремиться к общей цели, что так часто встречается в мирских предприятиях. Чтобы на практике являть церковное бытие — живым примером как соборности, так и взаимодействия.
Я предполагаю, если бы для меня это было бы намного сложнее, чем уже привычная мне предпринимательская, общественная и политическая деятельность, то это должно было быть совсем непросто для остальных. И всего труднее было для самого владыки Антония. Много раз он, должно быть, спрашивал себя, стоит ли таких трудов и времени вся эта деятельность. Он имел дело с довольно малообещающим материалом.
В отличие от отца Антония, мы, за редким исключением, принадлежали к состоятельной британской среде, и относительно благополучным поколениям, которые появились в западной Европе после Второй Мировой войны. Отец Антоний как-то сказал мне, что епархия будет продолжать расти медленно, но верно, потому что ее деятельность не направлена против кого-то или чего-то, а ее послание позитивно. Это согласовывалось с его проповедью и учениями.
Владыка, как правило, воздерживался от нападок на других и от критики, даже тогда, когда это давалось нелегко. Акцент на созидании, а не на опровержении был ключевым элементом медленного, но постоянного развития живых епархиальных структур. У него была необыкновенна способность собирать членов епархии, преображая их в ряд индивидов, связанных поодиночке с ним в подлинную епархию, в которой люди могли говорить друг другу правду.
Не все было, да и не могло быть совершенным. Отец Антоний был терпелив, но прежде всего он был экзистенциально верным Богу и Церкви. Ранние годы жизни закалили его характер, и эта жесткость иногда проявлялась, когда он улавливал отсутствие фундаментальной верности.
Поскольку большинство обращенных в православие были консервативными традиционалистами, то радикальные традиционалисты, всегда более малочисленны, не получали того, что им принадлежало по праву.
Однако отец Антоний сам показывает пример радикального традицианалистского мышления, часто наставлял нас своим личным примером, когда, уже став митрополитом, приноравливался к общему настроению епархиальных органов, им же созданных и возглавляемых.
Был ли он разочарован? Я убежден, что в том, что в целом он был глубоко доволен откликом членов епархии. Их отклик был заметен на многих уровнях.
Во-первых, система действительно работала. Быть может, с некоторой гордостью можно сказать, что это был особый британский вклад в православную традицию, и отец Антоний, должно быть, желал этого, когда выбрал отца Василия Осборна, меня и Эндрю Волкера в члены епархиального комитета по разработке устава.
Дело не только в работоспособности системы, но и в том, что верующие посвящали невероятно много времени, усилий и мысли, чтобы помочь работать структурам.
И самое важное для отца Антония было то, что семя, которое он сеял, приносило обильный плод — свидетельство епархии (тогда все еще небольшой группы людей, менее 1000 человек). Оно играло непропорциональную её численности значительную роль в британском обществе. Для нас всех это было опытным переживанием того, что значит быть с Церковью. И этим опытом мы были и остаемся обязанными отцу Антонию.
Действительно, можно сказать, что устав сам по себе был не так важен, как постоянный процесс обучения. Определенно, устав не должен быть легким чтением, его язык должен быть четким, точным и сухим. Но сквозь епархиальный устав, я имею в виду утвержденный в июне 95-го года, после десятилетнего пробного периода применения первого устава, составлявшегося в течение 8 лет, между 77 и 85-ми годами, проступает очень ясный образ того, чем должна быть епархия.
Каковы основные черты устава? Во-первых, устав сосредоточен на епископе. Но не просто на епископе в какой-то изоляции, но на епископе, окруженном духовенством и народом в евхаристической общине и представляющем их на любом синоде или соборе Православной Церкви.
Поправки к уставу 1995 года учредили консультативный совет, назначаемый епископом для помощи в его служении. Но, что касается принятия решений, епископ свободный одобрять или не одобрять любую инициативу совета или ассамблеи, может направлять епархию в определенном направлении только убеждениями. Это означает, что заседание совета и ассамблеи играет фактическую, а не декоративную роль. Это также значит, что инициатива может исходить от пресвитеров и мирян.
За два десятилетия моего участия в совете ассамблеи было выдвинуто несколько таких предложений, как в области общественного служения, так и в области экуменического деяния.
Во-вторых, собрание священников епархии понималось как важный орган, фактически ближайший к епископу и решающий для пастырской жизни епархии.
В-третьих, епископ выступает председателем, а не главой ассамблеи и совета, а потому он не отвечает за процедурные вопросы. Это позволяет епископу не заниматься делами, в которых он не должен быть и часто не является экспертом, и одновременно усиливает его руководство ассамблеи, так как у него есть время наблюдать за прениями и руководить дискуссией.
В то же время тот факт, что духовенство и миряне должны взять на себя важные функции, наделяет их ответственностью. Это чувство ответственности пронизывало все наши епархиальные структуры.
В-четвертых, члены ассамблеи из числа мирян и дьяконов составляли две выборные группы, одна – представители каждого прихода, а вторая — 7 человек, ежегодно избираемых от всей епархии. Таким образом, каждому приходу был обеспечен голос в ассамблее, но наличие епархиальных членов заставляло мыслить в категориях епархии в целом на ежегодных выборах.
В пятых, чувство единства епархии подкреплялось тем, что правила, которыми руководствовались отдельные приходы и другие местные евхаристические общины, были прописаны в самом епархиальном уставе.
Я считаю, что епархия работала по большей части именно так, как надеялся владыка Антоний.
Таким образом, реальность Церкви как живой Церкви в служении Богу живому выражается на уровне епархии. Это богословски обоснованно. Но тут Ахиллесова пята: выбор следующего епископа – это епархия. В некоторых православных юрисдикциях соборность ограничивается епископатом, это фактически неизбежно повсюду, где Церковь подвергается гонениям и притесняется.
Гораздо более серьезное положение в юрисдикциях, определяемых национальной принадлежностью. Тут часто не соборы и не советы определяют приемника епископа, а окружающая его церковная бюрократия.
К тому же, Православная Церковь, как и все, была искалечена в эпоху ренессанса. Тогда возникли государства, объединенные по национальному принципу, они вытеснили с главенствующего места Церковь – тело, воплощающее веру и любовь христиан, т. к. им нужно было другое: просвещение, массовое образование и экономическое развитие.
Эти два фактора, вместе взятые, приводят к радикальному изменению церковной организации. Она гораздо больше похожа на организацию жизни мирской, гораздо более приемлема для нее. Конечно, такое сочетание церковных и мирских структур власти существовало в прошлом, примеров тому великое множество.
Однако столь же многочисленны случаи, когда православные христиане с решимостью противились искажению природы Церкви, стараясь сохранить ее от превращения из иерархии любви и служения в один из рычагов эффективности и исполнения административной власти.
Если мы действительно верим, что Святой Дух может преодолеть самые трудные преграды, которые воздвигают ему человеческие институции, то мы можем смело надеяться, что и свидетельство отца Антония о живом Боге, передаваемое через живую и соборную Церковь, когда-то станет общим наследием всех православных христиан — не в последнюю очередь именно в стране, которую он полюбил первой, безответной любовью, равно как и в стране, где он долгое время нес свое, в высшей степени, творческое свидетельство.
Читайте также:
Доклад игумена Петра (Мещеринова): Одиночество пред Богом
Он всегда находил время, чтобы помочь в беде. Воспоминания о митрополите Сурожском Антонии.
Протоиерей Иоанн Ли: От мира к любви?
